Светлана Замлелова
Само время опровергло ту точку зрения, что западноевропейский уклад и путь развития являются единственно прогрессивными. Азия давно и прочно перестала быть синонимом отсталости и дикости. Такие разные и непохожие друг на друга азиатские державы, как Япония, Сингапур, Индия, Корея, Казахстан и, конечно, Китай стали или становятся мировыми лидерами, усиливая своё влияние в геополитике, экономике, культуре. Отрицать или не замечать сегодня влияние азийского элемента, значит спорить со временем и с самой жизнью.
Именно словом «азийский» предпочитали пользоваться основатели евразийского движения, имея в виду негативный оттенок, закрепившийся за «азиатский». Азийские традиции, азийская культура в соединении с культурой европейской – ничуть не лучшей, но принципиально другой – порождают нечто принципиально новое и самобытное. Такова, по мнению евразийцев, русская, третья по счёту евразийская культура. Таковы же были культуры эллинистическая и византийская.
Отрицая универсальный прогресс, евразийцы выступали за признание русского культурного своеобразия, в чём оказывались близки славянофилам, народникам, почвенникам. В то же время русское своеобразие евразийцы понимали по-своему, отвергая, в частности, славянскую общность и вообще возможность объяснить историю и выстроить будущее России в связи со славянским вопросом. Те немногие культурно-исторические связи русских со славянскими народами ничего, по мнению евразийцев, не объясняют и ничего не обещают. Славянство – всего лишь одна из составляющих русской культуры, не дающая о ней не то, что всеобъемлющего, но и более или менее внятного представления. Понять русскую культуру, считают евразийцы, можно, обратившись к европейскому и азийскому элементам, то есть смешав в воображении Европу и Азию.
Все эти построения могли бы показаться забавными измышлениями, игрой ума или оригинальничанием, если бы сегодня евразийство не заявило о своей актуальности и предельной востребованности. Ни П. Савицкий, ни Н. Трубецкой, ни Л. Карсавин, ни кто иной из основателей евразийского движения не мог, вероятно, представить себе, что идеи, отвергнутые современниками, окажутся насущными, спустя сто лет. Что потомки оценят эти идеи и обратятся к ним за спасением. Евразийцам приходилось оправдываться, что их движение не имеет ничего общего с коммунизмом и что, напротив того, «коммунистический шабаш, – по слову П. Савицкого, – наступил в России как завершение более чем двухсотлетнего периода “европеизации”». Сами же евразийцы призывали освободиться от влияния романо-германской культуры и вернуться каждому народу к своим национальным истокам. К тому же, впрочем, призывали и большевики, чего евразийцы не могли отрицать и, скрепя сердце, признавали формальное сходство. Указывая при этом на фактические разногласия, евразийцы считали большевиков своими антагонистами. «Большевизм, – писал Н.С. Трубецкой, – есть движение разрушительное, а евразийство – созидательное <…> Большевизм – движение богоборческое, евразийство – движение религиозное, богоутверждающее». Трубецкой не знал да и не мог знать о том, какое будущее уготовано евразийству. Но в отношении большевизма у него не было сомнений. «Большевизму, как всякому порождению духа отрицания, – считал он, – присуща ловкость в разрушении, но не дана мудрость в творчестве. А потому он должен погибнуть и смениться силой противоположной, богоутверждающей и созидательной». И несмотря на то, что после 1925 г., когда были написаны эти слова, большевизм претерпел многие метаморфозы, Трубецкой оказался прав. Однако его слова не стоит воспринимать как пророческие. Скорее, это логический вывод из верно понятых исторических процессов и точно сформулированного их ви́дения.
А ви́дение заключается в том, что такая огромная по площади и пёстрая по составу страна как Россия, может существовать либо в подчинении центральной власти, либо на основе общей и понятной для всех идеи, либо при сочетании двух этих независимых друг от друга обстоятельств. Иначе никак невозможно ни объяснить, ни тем более обеспечить сосуществование столь непохожих между собой народов как, например, аварцы и нивхки.
До 1917 г. государственной скрепой в России была монархия. При этом царь являлся своего рода представителем на троне русского народа, бесспорного собственника и хозяина всей государственной территории. В самом буквальном смысле русский народ был государствообразующим, а его язык и вера общими для тех, кто предполагал оказаться на государственной службе или каким-то иным способом обратить на себя внимание.
Но после 1917 г. положение коренным образом изменилось. Все народы бывшей Российской Империи оказались наделены от Революции равными правами, вплоть до права на самоопределение. У каждого народа появилась своя собственная республика со столицей и границами. Республики эти сложились из кусков вчерашней Империи, в том числе из территорий, что называется «исконно русских». Наделённые в той или иной степени самоуправлением и новым самосознанием, все народы оказались в равном положении. А русский народ перестал быть хозяином и собственником, оказавшись одним из народов Советского Союза.
Новой государственной скрепой стала идея строительства социализма и связанная с ней ненависть к внешним и внутренним «империалистическим хищникам», представляющим угрозу этому строительству. Место русского народа, хозяина «необъятной Родины своей», занял пролетариат народов СССР. Кроме того, было объявлено о созидании нового – советского – народа, а любой национализм провозглашался пережитком буржуазного прошлого. «При всём том, – отмечал по этому поводу Н. Трубецкой, – честолюбие каждого народа до известной степени польщено тем, что в пределах той территории, которую он населяет, язык его признан официальным, административные и иные должности замещаются людьми из его среды и зачастую и сама область официально называется по населяющему её народу».
ХХ век ясно обозначил два пути развития или, точнее, два способа существования Российского Государства. Прежде всего, это монархия, единодержавная форма правления, при которой власть принадлежит царю. Применительно к России, царская власть имеет мало общего с абсолютизмом западного типа. Царская власть понималась как служение. «Если смысл истории, – писал В.В. Зеньковский, – запредельный (подготовка к Царству Божию), то самый процесс истории, хотя и связан с ним, но связан непостижимо для человеческого ума. Царская власть и есть та точка, в которой происходит встреча исторического бытия с волей Божией». Другими словами, русское самодержавие отражает православное понимание истории. Именно поэтому русский царь представлял один народ и действовал в рамках мировоззрения одного народа. Все другие народы оставались как бы зрителями или сторонними наблюдателями и пассивными участниками вершащейся истории православного государства. Русский царь не может представлять все народы своей Империи. В то же время, монарх, представляющий в России все народы, не может называться русским царём. Такого рода представительство искажает саму суть русского самодержавия, превращая её в президентство, наместничество, посадничество или кому что больше нравится. Царя же в том смысле, как это было в Российской Империи, в сегодняшней России быть не может. Насаждать сегодня монархию с русским православным царём во главе значило бы разжигать ненависть и вражду, готовую и без того вспыхнуть от малейшей искры. На такое способны только люди, утратившие, по слову Н. Трубецкого, «государственное чутьё в угоду шовинистическому самоутверждению». Естественным следствием такого рода действий станет распад государства на множество областей, поскольку едва ли многие из народов Российской Федерации захотят добровольно отказаться от благоприобретённых за последние сто лет привычек и самосознания. В то время как ревнители самодержавия рискуют остаться во главе с монархом на клочке заболоченной земли. И уже общим местом стало указывать в подобных случаях на исчезновение выхода к морям, недр и значительной части промышленности. А равно и на одновременное появление обиженных, а потому не слишком-то дружелюбных соседей. Именно по этим причинам возрождение в России монархии дореволюционного образца представляется не чем иным, как вредным мечтательством, отдающим сепаратизмом.
То же самое относится и к любой разновидности национализма, независимо от того, русский он или какой бы то ни было иной. Национализм в России не просто никогда не станет основой государствостроения, но приведёт неизбежно к обрушению всего государственного здания. Множеству сосуществующих народов России необходимо сохранять равновесие, поддерживая государственное единство. Всякий национализм в России, включая русский, есть плохо прикрытый сепаратизм. И как только где-то аукнется: «Хватит кормить Кавказ!», тотчас на другом конце страны откликнется: «Хватит кормить Москву!» И на этом, пожалуй, история государства Российского может и прекратиться.
После 1917 г. русскому народу никогда уже не бывать единственным хозяином своей страны. С этим положением дел стоит смириться. Однако в связи с этим от русских требуется сегодня не тупая агрессия и не покорность Акакия Акакиевича, восклицавшего, когда обида становилась нестерпимой: «Зачем вы меня обижаете». Единство страны, государственная целостность, приятие друг другом народов России не могут сегодня удерживаться насильственно и не могут основываться на ненависти, но могут и должны быть связаны общей и понятной для всех идеей. Именно этим путём пошла Россия после 1917 г., когда все народы её были одарены равными правами. Хозяином в СССР стал пролетариат, независимо от национальностей его представителей. Но к 1991 г. идея строительства социализма потеряла свою скрепляющую силу. А советский народ сразил недуг самостийности. Что было затем, едва ли имеет смысл описывать. Слишком уж хорошо всем известны «прелести» либеральных ценностей и демократии западного образца, свалившиеся на головы бывших пролетариев.
Об отсутствии государственной или национальной идеи в России также говорилось достаточно много. Зачем существует страна? Чего ради народам, её населяющим, терпеть и «кормить» друг друга? Что общего у русских с эвенками, у чукчей с чеченцами? И вот тут-то идеи евразийства приходятся как нельзя кстати.
Эти идеи не только объясняют закономерность единства народов России, но и придают этому единству ценность, а кроме того, предлагают основания для нового, расширенного объединения.
Если выбирать между этническими и классовыми скрепами государства, то, по мнению евразийцев, предпочтение следует отдать этническим, как наиболее естественным, а потому прочным и постоянным. В качестве таких скреп должна появиться нация, состоящая из множества народов и обладающая общим для всех национализмом. «Эту нацию, – писал Н. Трубецкой, – мы называем евразийской, её территорию – Евразией, её национализм – евразийством». Общеевразийский национализм не опасен для государства, поскольку не содержит в себе ничего от сепаратизма. Такой национализм является продолжением частного, а точнее слиянием воедино всех частных национализмов.
Британской Империи давно нет. И вот наконец Шотландия задумывается о том, что, собственно, ей делать в одной связке с Англией и Уэльсом. Целый ряд североамериканских штатов не хотят более иметь общую судьбу. Государству следует во время заботиться объяснением принадлежности разных народов одному целому. Евразия – это географическое, историческое и экономическое целое. Народы в ней связаны общностью исторических судеб. При всём уважении к славянофильским идеям, следует признать, что татары для русских гораздо ближе, чем поляки или чехи. Равным образом, и русские для татар по сравнению с турками и арабами. Географическая, историческая и экономическая близость, а главное – общая историческая судьба, общие взлёты и падения, войны, поражения и победы, пролитая вместе кровь – всё это обладает большим весом, нежели близость этнографическая или религиозная. Об этом наглядно свидетельствуют все войны, которые вела Россия и в которых её народы, пёстрые по этническому и религиозному составу, заодно сражались против христианского Запада.
На протяжении веков евразийские народы научились уживаться друг с другом. И это умение не должно быть сегодня утрачено как древнее ремесло. Государство, напротив, должно создать систему, постоянно напоминающую о единстве евразийской нации. Чтобы каждый человек в стране понимал и сознавал свою принадлежность к органическому единству, разрушение которого никому не сулит ничего доброго и полезного. Примером чему может служить гибель СССР и последующая самостийность бывших советских республик, весьма скоро оказавшихся в яме дикости, нищеты и мракобесия – вспомним 90-е!
Появившееся в 20-е гг. ХХ в. в среде русских эмигрантов, после II Мировой войны евразийство было забыто. Но к концу ХХ в. интерес к нему возродился, хотя по сей день евразийство не стало государственной идеологией или идеологией, скажем, образованного класса. Однако именно евразийские идеи дают ответы на поставленные сегодня временем вопросы.
Ряд противоречий, содержащихся в первоначальном евразийстве, вполне могут быть устранены. Евразийцы, например, в неприятии Запада идеализировали допетровскую Русь, а свою Евразию видели неким подобием православного царства, подчёркивая при этом, что русский народ не может вернуть себе роль хозяина всех территорий, подвластных некогда русскому царю. Как, однако, виделось евразийцам сосуществование религий в православном царстве, основанном на равноправии, остаётся неясным. Но совершенно очевидно, что построение православного царства откладывается на неопределённый срок. А если и возможно сегодня существование подобного образования, то исключительно на территории нескольких областей европейской части России.
Такого рода непрояснённые вопросы отнюдь не умаляют главного, что есть в евразийстве. А именно:
Евразийство даёт России давно искомую национальную идею;
Евразийство становится надёжной государственной скрепой, поскольку основано на естественных и очевидных связях между народами;
Не сразу, но по мере работы евразийство способно уничтожить сепаратистский национализм, обращая его в национализм евразийский, то есть общегосударственный;
Евразийство объясняет с современной, то есть понятной и актуальной сегодня, точки зрения сближение России с бывшими советскими республиками и восстановление утраченного некогда единства, экономического и общетерриториального. Причём сближение не на правах донора, но на равных правах и при равных обязанностях. Советский Союз подарил своим «бывшим» огромный промышленный комплекс, освоил недра, оставил сеть школ и больниц. «Младшие братья» выросли и окрепли, а потому диалог в евразийской семье возможен только на равных;
Евразийство способно превратить Россию не просто в мост между Востоком и Западом, но в настоящий центр Старого Света;
Евразийство предполагает обращение экономики России-Евразии в автономный, независимый от Запада мир, спасая тем самым страны будущей Евразии от участи сырьевых источников Запада.
Само собой разумеется, что обращение России в Евразию не будет безболезненным и скорым. Но увидев совершенно очевидные для себя преимущества, стоит противостать любым противникам перехода в евразийство. Тем более что сегодня, в силу всем хорошо известных внешних и внутренних причин, переход этот назрел, а само евразийство, как и некогда раньше, представляется актуальным и в определённом смысле, спасительным.
Недавнее заявление бывшего госсекретаря США Х. Клинтон о недопущении воссоздания Советского Союза – а именно так за океаном понимают всякие попытки сближения бывших советских республик – воскрешают в памяти слова и других американских политических деятелей. Так в августе 1994 г. газета «Правда» процитировала З. Бжезинского: «Последствия “холодной войны” ставят перед Западом повестку дня, которая ошеломляет: её суть состоит в обеспечении того, чтобы распад Советского Союза стал и прочным концом Российской империи». А вот высказывание Генри Киссинджера, ещё одного «большого друга» русского народа: «Я предпочту в России хаос и гражданскую войну тенденции воссоединения её народов в единое, крепкое, централизованное государство». Запад, как это часто бывает, раньше и лучше самой России понял, что евразийский сплав народов – это страшная и непобедимая сила, геополитическое влияние которой способно в разы превзойти влияние совокупного Запада. Именно поэтому для наших бледнолицых партнёров любой намёк на возможное «воссоединение народов» – что ножик вострый. И именно поэтому для нас такое воссоединение должно стать задачей №1.
Повторимся: переход к евразийству – это процесс медленный и болезненный. Но очищенное от разного рода иллюзий и идеализаций, евразийство способно решить самые сложные задачи, разрубить самые запутанные узлы, словно чудесный меч, протянутый современной России из прошлого, уготованный предками своим потомкам.
2012
|
