Часть I. Этика. Дэвид О. Бринк. Самореализация и общее благо: темы в работах Т.Х. Грина

«Введение в Этику» Т.Х. Грина развивает перфекционистскую этическую теорию, чтобы свести воедино всё лучшее от древней и современной традиций[1]. На Грина в значительной степени повлияла греческая эвдемонистическая традиция, особенно взгляды Платона и Аристотеля. Он считал, что греки были правы, полагая обязанности человека в понимании его собственного блага, основной составляющей которого является осуществление рациональных или совещательных способностей. Грин истолковывает этот эвдемонистический взгляд в терминах самореализации. Вслед за Аристотелем он считает, что правильное представление о собственном благе связано с представлением о благе для других, особенно об общем благе. Грин, однако, считал, что греки слишком узко трактовали общее благо. Только благодаря философским взглядам Христианства и эпохи Просвещения, особенно кантианской и утилитарной традиции в этике, по мнению Грина, мы получили представление о масштабах общего блага. Вследствие этого Грин утверждал, что самореализация возможна только в том случае, когда каждый разумный человек рассматривает других разумных существ, как самоцель, от которой зависит его собственное счастье; в этом случае может не быть конфликта и столкновения интересов разных людей.

Как бы то ни было, эти утверждения по поводу самореализации и общего блага довольно незаурядные. Чтобы оценить их, мы должны понять перфекционизм Грина, роль общего блага в самореализации, и то, каким образом идеализм Грина способствует примирению личного и общего блага. Возвращаясь к этим вопросам, я апеллирую к учению Аристотеля об эвдемонии, дружбе и общем благе, с которым связаны собственные взгляды Грина на самореализацию и общее благо.

I. Самосознание и ответственность

Этика самореализации Грина зависит от понимания роли самосознания в ответственном поступке[2]. Хотя принято думать, что моральной ответственности угрожает детерминизм и что ей требуется индетерминизм, Грин отрицает это. На самом деле, он считает индетерминизм большей угрозой ответственности, поскольку неясно, почему мы должны считать человека ответственным за действия, которые им не совершаются. Ответственности не угрожает детерминизм, ей не требуется индетерминизм; ей нужно самосознание. Моральная ответственность нуждается в возможностях для размышления, которое, в свою очередь, нуждается в самосознании. Безответственные люди – люди низменных побуждений или маленькие дети – руководствуются только вожделениями, или, если они и задумываются, то задумываются только о способах удовлетворения своих желаний. Напротив, ответственные люди должны быть способны различать силу и значение своих желаний, должны понимать соответствие их желаний и целей и контролировать свои действия в соответствии с этим пониманием. Здесь, как и в других работах, Грин показывает влияние долгой традиции размышлений о человеческой деятельности, которая уходит назад к грекам и чётко сформулирована современниками, такими как Батлер, Рейд и Кант. Это требует от человека способности отделить себя от желаний и побуждений – чтобы отмежеваться от них – и быть в состоянии сформулировать вопрос о том, что было бы в целом лучше делать для человека. Грин считает, что процесс формирования и осуществления представлений о том, что же в целом для меня лучше, это воспитание себя и поведение, исходящее из представлений о моём собственном полном благе.

Предположим, что человек действует, под влиянием сразу импульса отмщения за обиду, телесного желания, чувства долга и страха перед результатами своей мести или исполнения долга. Предположим в дальнейшем, что каждая страсть определяет соответствующую линию поведения. Пока он не решил, как именно вести себя, все они, в известном смысле, остаются по отношению к нему внешними. Он представляет их себе как некие факторы, из-за которых он сознательно претерпевает, но которые не есть он сам, и ни с одним из которых он себя не идентифицирует… До тех пор, пока он думает таким образом, нельзя говорить о нравственном содержании. Оно появится, когда человек свяжет себя с одним из этих факторов, принимая его, как нечто хорошее для себя в данное время. Это и значит проявить волю, и само по себе это деяние имеет отношение к морали.

Утверждая, что нравственное содержание является следствием сознательного приятия человеком своих склонностей, Грин не говорит, что сознательное приятие это достаточное условие, чтобы считать поступок хорошим, с точки зрения морали; скорее, этого достаточно для того, чтобы оценить поступок с точки зрения морали или ответственности. Фактически, остаётся не вполне ясным, что он имеет в виду, говоря, что поступок может называться ответственным только когда он является продуктом сознательного приятия. Возможно, он хочет считать людей ответственными за те поступки, в отношении которых они имели возможность сознательного приятия.

Итак, ответственность или моральная деятельность нуждаются в самоконтроле, который, в свою очередь, нуждается в самосознании, подразумевающем способность представлять эти различные импульсы, как части единой психологической системы, и признание себя существующим во времени и наделённым способностью думать. Поскольку Грин считает, что не являющееся элементом сознания, не является чем-то естественным, создаётся впечатление, что он соглашается с Кантом в том, что ответственность предполагает неестественность, даже если причины его приятия нон-натурализма совсем иные. Именно поэтому ответственность предполагает самоконтроль, самосознание, и, скорее, нон-натурализм, чем индетерминизм[3].

Грин рассматривает как угрозу ответственности утверждение о том, что в поступках люди руководствуются исключительно сильными желаниями. Он считает, что угроза обманчива, поскольку основана на неопределённости. Сила желаний одних людей превышает силу желаний других; они более сильные. Поведение безответственных животных это всего лишь векторная сумма этих влечений; в этом смысле, они руководствуются своими самыми сильными желаниями. Но ответственные существа, которые могут отличить силу или энергию желания от его значения и поступать в соответствии с этими суждениями, не нуждаются в том, чтобы руководствоваться самыми сильными желаниями. Через эти рассуждения он связывает правила поведения с силой характера и утверждает, что сила характера может превысить силу желания. Но сила характера, считает Грин, не является угрозой ответственности; а скорее, предпосылкой её. Только перестав различать между собой две эти силы, думает Грин, здесь можно увидеть угрозу ответственности. Иначе точку зрения Грина можно представить так. Утверждение, что некто должен вести себя в соответствии с сильнейшим своим желанием, либо а) связывает силу желания с его ощутимой энергией, либо б) связывает её с любыми желаниями, подвигающими к действию после соответствующих размышлений. Что касается пункта а), предполагаемая необходимость действия в соответствии с сильнейшим желанием, угрожала бы ответственности, но она является ложной; в то время, как в соответствии с пунктом б), предполагаемая необходимость есть банальная истина, но не представляет угрозы ответственности.